Во время обстрела в приемном покое должны находиться врач, фельдшерица и медсестра.

На этот раз по графику дежурить предстояло доктору Волкову, мне и Оле, моей соседке по комнате.

Вообще-то наш госпиталь военный, к нам поступают раненые с фронта, но тех, кто пострадал от бомбежки или обстрела где-то поблизости, тоже везут к нам.

Первая автомашина «скорой помощи» остановилась у нашего подъезда минут через пятнадцать после того, как начался обстрел. Мы выбежали на улицу, чтобы помочь санитаркам и сандружинницам внести раненых. Снаряды рвались где-то на соседних улицах, и в воздухе носился запах гари. Вслед за этой машиной подъехала, завывая сиреной, другая; звук сирены тонул в грохоте разрывов. Совсем неподалеку рухнула стена четырехэтажного дома.

Прошло минут сорок, но обстрел не прекращался. Раненых привезли столько, что мы втроем уже не справлялись, и Волков вызвал из убежища еще одну бригаду — не в очередь.

Я понимала, что каждый следующий снаряд может угодить в наш госпиталь, но страха во мне это уже не вызывало. То ли настолько привыкла к бомбежкам и обстрелам, то ли потому, что была очень занята.

Наконец из черной тарелки репродуктора раздался голос диктора, извещавшего, что обстрел нашего района прекратился и движение на улицах восстанавливается. А следом спокойно и размеренно стал отбивать свои удары метроном.

Мы распределили раненых по палатам и собирались уже спуститься вниз, в убежище, — помочь выносить обратно наверх лежачих больных. Чтобы хоть на минуту избавиться от едкого запаха крови, йода и спирта, я вышла на крыльцо и вдруг увидела странное зрелище. Четыре девушки-сандружинницы, в ватниках, с красными повязками на рукавах, медленно несли носилки. На носилках лежал кто-то, прикрытый шинелью. А за ними шел командир. В красной от крови руке он держал пистолет, направив его прямо в спину одной из дружинниц.

Доктор Волков вышел на крыльцо следом за мной и тоже с недоумением смотрел на странную процессию.

Подойдя к крыльцу, дружинницы остановились и хотели опустить носилки на землю, но военный повелительно крикнул:

— Нести!

Рука его с зажатым пистолетом как-то неестественно дернулась.

— Эй, вы! — крикнул из-за моего плеча Волков. — Немедленно уберите оружие!

Лицо военного исказилось в какой-то страшной гримасе, он исступленно крикнул:

— Я те уберу! Я те уберу! Нести! — И потряс зажатым в руке пистолетом.

— Опустите носилки на землю! — крикнула я и сбежала вниз по ступеням.

Девушки, оглядываясь на военного, медленно опустили носилки.

Я нагнулась над ними, отвернула шинель и чуть не вскрикнула от ужаса. Сначала я увидела небольшой дерматиновый чемодан, а ниже — окровавленный труп женщины, вернее, не труп, а куски тела. Я с трудом различила ногу, руку без кисти, размозженную женскую голову с длинными, перепачканными грязью, слипшимися волосами.

За четыре месяца войны я повидала уже немало. Но куски человеческого тела, кое-как сложенные вместе, произвели на меня жуткое впечатление.

— Что это?! — спросила я безмолвно стоявших девушек.

— Вот… — задыхаясь от страха и волнения, ответила одна из них. — Ее — снарядом… а он… не велит… требует в госпиталь!

Я взглянула на военного, рассмотрела майорские «шпалы» в петлицах. Он стоял неподвижно и неотрывно смотрел на то, что лежало на носилках.

— Зачем вы принесли это сюда? — с отчаянием крикнула я.

Майор медленно перевел на меня взгляд, губы его дрогнули, и он проговорил, с трудом выталкивая слова:

— Но как же? Ведь это Катя… Катя моя! А они не хотят… нести не хотят…

В эту минуту Волков, незаметно оказавшийся за спиной майора, резким движением схватил его за руку и вырвал пистолет. Тот, казалось, даже не заметил этого. Он по-прежнему держал руку вытянутой, будто она у него закостенела, а локоть прирос к туловищу. Глядя вниз, майор почти беззвучно повторял:

— Это ведь Катя!.. Катя моя!.. А они не хотят…

Внезапно он оглушительно крикнул:

— В госпиталь ее, сволочи! В госпиталь! На операцию!

Первым овладел собой Волков.

— Хорошо, — сказал он майору, — мы сейчас сделаем ей операцию. Но вы нам мешаете. Пойдемте со мной. — И взял майора за плечо.

Тот безропотно подчинился. Медленно передвигая ноги и смотря вперед стеклянным, невидящим взором, он, подталкиваемый Волковым, поднялся по ступенькам крыльца. Через мгновение оба они исчезли за дверью.

Губы мои пересохли. С трудом произнося слова, я спросила:

— Где это произошло?

И тогда девушки наперебой стали объяснять, что их звено получило задание выносить раненых из разрушенных домов. Они вытащили двоих, доставили их в госпиталь и, возвращаясь назад, увидели вдруг лужу крови на тротуаре, куски разорванного снарядом человеческого тела. Хотели пробежать мимо, понимая, что здесь помощь бесполезна, но тут откуда-то появился этот обезумевший майор с чемоданчиком, выхватил пистолет, заставил их собрать все то, что осталось от женщины, и нести в госпиталь…

— Судя по всему, это его жена… или сестра, — сказала дружинница.

Я велела девушкам отнести останки в нашу покойницкую, взяла с носилок чемодан и шинель, повесила ее на перила и вернулась в приемный покой.

Майор сидел на стуле, правый рукав его гимнастерки был завернут. Оля хлопотала у столика с медикаментами, а Волков держал в руке пустой шприц. Очевидно, он только что сделал майору укол морфия или пантопона.

Я поставила чемодан возле стула. Когда майор увидел чемодан, глаза его снова стали безумными. Он вскочил со стула и крикнул:

— А Катя? Где Катя?

— Успокойтесь, — резко сказал Волков, — ей делают операцию. Вы же сами этого хотели.

— Да, да… операцию, — повторил майор и безвольно опустился на стул.

Волков внимательно глядел на него, ожидая, пока подействует лекарство.

Прошло минут пять. Все мы — и Волков, и Оля, и я — были настолько потрясены происшедшим, что даже забыли о необходимости идти переносить раненых из убежища.

— Как все это случилось? — невольно вырвалось у меня.

— Вера! — укоризненно произнес Волков.

Я и сама поняла, что мне не следовало этого спрашивать.

Но, вопреки нашим опасениям, майор вдруг заговорил вполне осмысленно, только очень медленно.

— С первого дня войны не виделись… А тут отпуск на трое суток дали… Я через товарища предупредил, что буду сегодня… а она… встречать вышла… Я ее уже видел… ну, вот как вас… может, чуть подальше… И… этот снаряд… На глазах… на глазах моих, понимаете?

— Ее, видимо, ударило о стену дома взрывной волной, — тихо сказал Волков.

— Да, да, — поспешно согласился майор и с каким-то удивлением в голосе продолжал: — А я вот… остался… остался ведь, да? А ведь почти рядом был… Как же так?

Только теперь, когда страшная гримаса исчезла и лицо его приняло нормальное выражение, я увидела, что майор еще молод. Ему было лет тридцать — тридцать пять, не больше.

Неожиданно взгляд его упал на чемодан.

Он медленно наклонился, поднял его, положил на колени, раскрыл.

Все мы невольно обратили свои взгляды на содержимое чемодана. Там не оказалось ничего, кроме каких-то черно-коричневых связок, похожих на странные бусы.

— Вот… грибы… — тихо сказал майор, приподнимая одну из связок и с недоумением глядя на нее. — Девчата-телефонистки собрали и насушили… С собой взял… хотел Катю подкормить… голодно ведь у вас в Ленинграде.

И вдруг осекся, уронил голову на грудь и заплакал. Плакал он беззвучно, лишь плечи вздрагивали.

Я подошла к нему, сняла с колен чемодан и, подчиняясь какому-то непреодолимому чувству, сказала Волкову и Оле:

— Уйдите. Все уйдите.

Сама не знаю почему, и Волков и Оля беспрекословно подчинились. Уже у двери Волков обернулся и тихо сказал:

— Пистолет его… там, на столике.

— Как вас зовут, товарищ майор? — спросила я, когда они ушли.

Он, казалось, не слышал меня, хотя уже не плакал. Голова его была безвольно опущена, подбородок прижат к груди.